«Настоящим и будущим поколениям летчиков как уроки из летописи, написанные кровью…»
Деркач
Инструктор Ленинградского аэроклуба. Нам преподавал мотор М-11. Аэродром Озерки. Лето 1949 года. Курсант — девушка (единственная в аэроклубе). Из облаков вышел со снижением Спитфайер и столкнулся с их По-2. Истребитель не получил существенных повреждений. Поврежденный По-2 снижался по спирали с небольшим углом и креном, но зацепился за какие-то провода. Оба пилота По-2 погибли.
Зотов
Капитан. Добродушный и симпатичный человек небольшого роста. Летчик 1-го класса. Командир звена в соседнем 636-м истребительном авиационном полку. Соседним он был не только потому, что мы летали на одном аэродроме. Оба полка со всеми кабинетами, классами и службами размещались в одном деревянном щитовом бараке: они — направо, мы — налево. Почему-то всем хватало места. Зима 1957 — 1958 г. Краматорск. Ночные полеты. Низкая облачность, ограниченная видимость, временами снежные заряды. При заходе на посадку на МиГ-15бис не заметил потери высоты и столкнулся с землей. Такая ошибка встречалась довольно часто. Летчик шел на высоте 200 метров (почему-то она называлась безопасной) с выпущенными шасси в горизонтальном полете и уже на малой скорости. При этом очень хотелось увидеть стремительно приближающиеся огни аэродрома, исправить ошибки в направлении полета и перейти на снижение. Летчик все чаще отрывал взгляд от приборов, смотрел вперед, мысленно вставал на цыпочки, а ручка управления машинально отклонялась от себя. Кто-то догадался нанести на карту или на схему все случаи катастроф по этой причине. Получился эллипс, вытянутый по направлению полета, от одного до пяти километров перед дальней приводной радиостанцией. Получившуюся фигуру ласково назвали «кровавый эллипс», все его знали, но время от времени продолжали туда падать.
Разбоев
Т3 уже давно стал Су-9, вылечили двигатель, катапульта обеспечивала спасение летчика с высоты 30 метров. Самолёта перестали бояться. Летай себе на здоровье! Славка Разбоев из нашей первой лидерной эскадрильи стал командиром эскадрильи. Летал так же уверенно и смело, как в свое время на Т3. Безумно любил своего сынишку и жену. Все трое были какими-то свежими, полненькими и смешливыми. Я не могу вспомнить их неулыбающимися. Но небо жестоко. 1974 год. Аэродром Озерное. Славка взлетел ведущим пары. Уверенно ввел самолёт в разворот. А ведомый не среагировал. Так в боксе неожиданно пропускают нокаутирующий удар. Потом удивляются: не могло этого быть! самолёты столкнулись. Удар пришелся по кабине Разбоева. Он погиб сразу. Ведомый катапультировался. Командир полка Генрих Шмырков руководил полетами и видел все это со стартового командного пункта как на ладони. «Пожар! Катапультируйся! Пожар!» — кричал он по радио. В это время в воздухе находилась спарка УтИ МиГ-15. Майор Кожар, приняв слово «пожар» за свою фамилию, катапультировался. Летевший с ним в передней кабине лейтенант увидел, что инструктор катапультировался, и сделал то же самое. УтИ МиГ-15 благополучно упала, не убив никого на земле. Кожар утверждал, что на УтИ МиГ-15 тоже был пожар, лампочка пожара горела. Ему не верили. прибывший на расследование катастрофы маршал авиации Савицкий быстро согласился с летчиком и попросил показать в кабине, как тот действовал при катапультировании. Стоя на стремянке, маршал закрыл летчику глаза рукой и попросил показать, где тот видел лампочку пожара. Кожар после секундной паузы уверенно ткнул пальцем в верхнюю часть приборной доски. Лампочка пожара в задней кабине УтИ МиГ-15 располагалась внизу на левом борту. Можно было бы, конечно, посмеяться над не очень хладнокровными действиями экипажа УтИ МиГ-15, над хитростью маршала, но память неумолимо возвращает к улыбающемуся Славке Разбоеву.
Кадомцев
Генерал-лейтенант авиации Кадомцев сочетал в себе все достоинства своего ремесла в превосходной степени: летчик, управленец, инженер. Во время войны он самовольно вылетел на самолёте и благополучно сел, но вместо штрафного батальона попал-таки в летчики. Простили. Научили. Разрешили летать. Какое-то время служил в морской авиации. Я проработал под его началом всего 4 месяца до рокового 28 апреля 1969 года. Видел его всего несколько раз. Слышал громовой разнос кого-то по телефону в его исполнении, хотя двери кабинета были плотно закрыты, и восторженные высказывания подчиненных о его компетентности, летной смелости и искусства в полетах, о внимательности и интеллигентности. «Какого командущего потеряли!» — сокрушался полковник Казанин, когда пришло известие о катастрофе. Все реагировали так же. Кадомцев завернул во Владимировку (Ахтубинск) по пути из командировки. Завершались совместные государственные испытания самолёта МиГ-25П, и его визит в институт был закономерен. В это же время в Ахтубинске находились четверо наших летчиков из авиации ПВО страны: наш инспектор Лев Иванович Русаков и трое пилотов из Савостлейки (Зубанков, Ментюков и Чаплыгин). Они прошли специальный курс обучения и готовились первыми из войсковых летчиков вылететь на самолёте МиГ-25П. Каждому было запланировано по 2 полета. Кадомцев принял решение слетать на МиГ-25П вместе с ними и один полет Зубанкова отобрал себе. Утверждали, что это был не первый его полет на МиГ-25П, что он был готов к полету и хорошо знает самолёт. Знал он и то, что сигнализация о пожаре на МиГ-25 часто срабатывала ложно, когда пожара на самом деле не было. И вот после взлета Кадомцева в эфире раздался резкий женский голос: «Пожар двигателя» (при этом сообщалось, левого и правого и назывался индекс самолёта). Можно понять состояние генерал-лейтенанта, командующего авиацией ПВО страны, который к тому же, вероятно, не подстраховался разрешением на этот полет со стороны Главнокомандующего. А Маршал Советского Союза Павел Федорович Батицкий был крут на расправы в таких случаях. Итак, пожар? А может быть — нет? Сколько было ложных срабатываний! Сомнения… Кадомцев спокойно передал по радио: «Что-то тут у меня девица кричит». Потом кое-кто пытался слово «что-то» истолковывать как некомпетентность. На самом же деле пилот уже развернулся против направления взлета и шел над полосой, вероятно, ожидая подтверждения пожара с земли. В это время ведущий летчик по испытаниям МиГ-25 Норайр Вагиканович Казарян подходил к зданию КДП и увидел свой подопечный летательный аппарат со шлейфом черного дыма. Он бросился вверх по лестнице с криком «Катапультируйся! Катапультируйся!» Спорным было и то, что Кадомцев не смог правильно ввести в действие катапульту, хотя конструкция (впоследствии усовершенствованная) и могла позволить такую ошибку. В развороте над Ахтубой самолёт взорвался. Мы хоронили Кадомцева на Новодевичьем кладбище. А через год один рыбак обнаружил в воде остатки парашютной системы с фрагментами человеческого тела. Провели подзахоронение. Целый год единственными слетавшими на МиГ-25П военными летчиками, не считая испытателей, был маршал авиации Савицкий и те четверо, что успели вылететь в Ахтубинске. Самолёт доиспытывали. Ровно через год продолжить летную эксплуатацию МиГ-25П в войсках совершенно случайно первым выпало мне (у Игоря Ментюкова, стоявшего рядом, не запустился двигатель). С этих полетов в Савостлейке начиналась тяжелая и славная эпопея освоения самолёта МиГ-25П.
Гудков
Олег Васильевич Гудков был фигурой яркой и колоритной. Взгляд супермена: решительный и прямой. Лицо крестьянина-кулака: мясистый нос, глубоко запавшие глаза, грубые черты лица. Его любили женщины, и он старался не обижать их равнодушием. Профессиональные качества оценивались по самой высокой шкале. На его счету было множество самых сложных летных испытаний. Был талантливым и авторитетным руководителем коллектива летчиков-испытателей ЛИИ. Герой Советского Союза.
МиГ-25П, на котором вращался Колесников, передали в ЛИИ, составили программу, и Гудков приступил к испытаниям. По результатам первых полетов состоялось совещание в кабинете начальника ЛИИ Виктора Васильевича Уткина. Представительство было достаточно высокое, от нас присутствовал маршал авиации Е.Я. Савицкий. Выступал летчик-испытатель ОКБ «МиГ» Петр Максимович Остапенко. Савицкий что-то резко ему возразил. Остапенко демонстративно замолчал и сел. Выступил Гудков. Он пришел на совещание в цветастой, модной по тому времени рубашке, что само по себе было вызывающим. На увеличенной копии ленты самописца — предельно большие скорости, бочки на малой высоте и все гладко. Главный конструктор самолета Николай Захарович Матюк посмотрел на записи и притворно строго, по-отечески погрозил Гудкову пальцем. «Я уверен в машине», — был ответ. Савицкий снова надавил, теперь уже на Гудкова. «А вы нам тут рот не затыкайте!» — отпарировал Гудков. Маршал замолчал.
Дело заходило в тупик. Уже подключился военный отдел ЦК КПСС. И не на нашей стороне. Наши генералы потихоньку выходили из боя. Только трем полковникам велено было стоять до последнего патрона: инженерам Маланичеву, Глухову и мне.Чтобы выйти из игры с минимальными потерями для мундира, маршал предложил группе инженеров-аэродинамиков и летчиков-испытателей проехать по строевым частям, провести занятия и убедить летчиков, что самолет надежен и может летать. «И чтобы в составе группы обязательно был летчик номер 1: Гудков или Волк! Волк — вот кого мы считаем летчиком номер 1!» Савицкий говорил с напором и убежденностью. Мне показалось, что Федотов воспринимал эти слова как удары плеткой по лицу. После совещания мы стояли у окна — Гудков, Колесников и я. Гудков предложил Колесникову слетать на спарке по тем режимам, на которых его вращало, но Колесников мягко отказался, шутливо сославшись на то, что жена не поймет такого решения.
Я предупредил Гудкова, что проеду по строевым частям и поговорю с летчиками (я потом действительно взял Ил-14 и пролетел по нескольким полкам). «И в каждом полку тебе будут задавать вопрос, почему самолет вращался?» Гудков обратился ко мне: «Скажи, что тебе сделать — я сделаю и уверен, что самолет не завращается!» — «Надо попробовать дать ручку от себя и по борту, возможно, возникнет инерционное вращение». Гудков поморщился: «Не знаю, не знаю…». Он летал на инерционное вращение, хорошо знал его и понимал, что при таком соотношении разноса масс по осям самолета инерционного вращения быть не может. Но какие-то сомнения закрались ему в голову. На самом деле предложенное положение рулей при последующем движении ручки на себя и соответствующем сочетании приборной скорости и числа М и вызывало вращение, только не инерционное, а обусловленное отклонением одной половинки стабилизатора.
Наступило 4 октября 1973 года. Оставался последний полет по программе. Шесть режимов по прямой. Зона испытательных полетов была закрыта низкой облачностью, а над аэродромом нижний край облаков был чуть ниже 1000 метров. Гудков решил работать над аэродромом. 6 режимов сделаны. Он — на втором развороте. Дополнительно делает седьмой режим по пути к третьему развороту. Основные записи не сохранились, но по трехканальному регистратору перегрузок было видно, что он наткнулся на какое-то явление. Разворот градусов на 100 влево и — восьмой режим. Самолет оказывается на четвертом развороте, но уже на малую полосу. Разворот на аэродром. Далеко впереди — малая полоса, а перед ней город Раменское. Пока под самолетом — лес. Высота 900 метров. Девятый режим. Получено вращение! Но совладать с ним не удается. Высота падает. До взрыва остается 26 секунд. Если бы дело происходило в зоне испытательных полетов! Но самолет крутится над городом. Внизу пролетают школы, магазины, жилые дома, автобусные остановки, люди. Гудков выходит в эфир: «Ну, 530-й! Вращает! Вращает! 530-го вра-ща-ет!». Последнее слово, произнесенное по слогам, прозвучало четко, решительно, как выстрелы из пистолета, но как-то с угасанием. То ли самолет уходил на малую высоту, и подсаживалась радиосвязь, то ли пилот понял, что выхода нет, и голос перешел на другую октаву. Передача длилась 6 секунд.
Вероятно, в последний момент Олег увидел, что точкой падения будет промышленная зона: склады гардинно-тюлевой фабрики. За 40 метров до удара он вводит в действие катапульту. Сбрасывается фонарь, происходит захват ног, срабатывает притяг привязных ремней, срабатывает выбрасывающий заряд, кресло пошло, включились ракетные двигатели кресла. Все это происходит за доли секунды, но самолет вращается и успевает набрать крен 120 градусов, а это означает перевернутое положение. Кресло и летчик бьют в метровой толщины кирпичную перемычку между секциями склада и, превратившись в обломки и останки, выбрасываются на забор, за которым проходит железная дорога. Крыло самолета просекает на кирпичной стене соседнего склада глубокий прямой след, и тут же — взрыв! Этот след изображен на надгробном обелиске на могиле Олега Васильевича Гудкова. Самолет превращается в 20 тонн раскаленных обломков, которые веером разлетаются по территории склада, по близлежащим улицам и домам! На земле убило собаку. Больше никто не пострадал. На часах было 11 часов 46 минут 35 секунд.
Расследование стало раскручиваться в обратную сторону. В ОКБ «МиГ» перестали говорить о возможном попадании Колесникова и Майстренко в спутную струю. Ось вращения стабилизатора перенесли на 140 миллиметров вперед. Не только МиГ-25, но и другие типы самолетов с дифференциальными стабилизаторами были излечены от этого недуга. Призрак исчез. Мы шли с инженером-аэродинамиком Юлей Пахомовой по осенним аллеям ЛИИ МАП, и она вдруг сказала: «Это вы убили Олега. Все вы, военные, торопили, чтобы найти причину. Саша Федотов уже летал по этой теме на 501-й машине. Подождали бы немного, и все бы решилось благополучно».